Кейси Майклз - Опасные связи [Роковое наследство]
Не потому ли он желал смерти Люсьену, что ему казалось, что смерть эта освободит его от прошлого и он сможет начать новую жизнь?
А теперь еще и Мелани. Красивая, бездушная, самовлюбленная Мелани. Она тоже оказалась пострадавшей. Ведь она не раз повторяла, что, обручившись с ублюдком-бастардом без гроша за душою, погубила свое будущее. Что еще могла сделать сирота, присланная в Тремэйн-Корт своим женихом, чтобы спасти себя?
Эдмунд потряс головой, вспомнив ту ночь, когда Мелани предложила ему в утешение собственное тело. О, какой же она оказалась расчетливой сучкой, понимал он теперь: она продалась ему, как проститутка.
— И как чертовски жаль, что ее расчет оказался верен, — громко произнес Эдмунд, почесывая за ушами у собаки. — Она продала бастарда, чтобы заполучить дурака, дружище, а свое тело — чтобы приобрести благополучие.
Гончая заскулила и толкнула головой ногу Эдмунда, желая вернуться на свой уютный теплый коврик в кабинете.
Эдмунд поднялся и двинулся в обратный путь.
— Даже если бы не было Нодди, даже если бы я вовремя пришел в себя и успел вышвырнуть ее вон, я все равно не смог бы разубедить Люсьена, что его дорогая Мелани — ангел во плоти, — объяснял он своей равнодушной слушательнице. — Но я был слеп, меня ослепило мое горе, ненависть, отчаяние и гордыня. И в результате — этот непростительный поступок. Я обязан рассказать ему правду, но как убедить его, что Мелани — не жертва, а хищница? Мелани — это мое проклятье, а не Люсьена. Пусть он потерял мать, наследство, имя — но, по крайней мере, я спас сына Памелы от Мелани. Боже милостивый, пошли ему здоровье, чтобы он смог поскорее покинуть это место.
Эдмунд замедлил шаг и взглянул на северное крыло дома. И вдруг заметил слабый свет, двигающийся за окнами. Кто-то ходил там со свечой. Он видел как пятнышко света то исчезает на миг, то вновь появляется в соседнем окне. А ведь он был уверен, что все обитатели Тремэйн-Корта давным-давно спят.
И вдруг он все понял. Кто другой мог бы разгуливать там со свечой? Разумеется, это была Мелани!
Эдмунд пустился бежать, чтобы застигнуть ее там, но через несколько шагов упал, больно ударившись коленями об обледеневшие камни. Собака скулила и тянула его за шубу, но внезапный приступ слабости не давал ему встать.
Эдмунду казалось, что голова его раскалывается: острая боль билась в висках, колени дрожали и подгибались.
Он оперся о камни, привалившись плечом к теплому боку собаки, и смотрел, как пламя свечи в последний раз мигнуло в конце коридора и пропало.
— Не могу. Боже, помоги мне, я не могу! Я до конца вынужден праздновать труса. Бедный Люсьен! Мое любимое дитя, дитя Памелы. И как только я мог поверить в то, что моя любовь к нему умерла?
Несколько минут спустя приступ слабости прошел, он поднялся на ноги и медленно, нерешительно заковылял в сторону дома.
— Как я превратился в такую развалину? Теперь Мелани придет к нему первой и скажет ему все, что он хочет услышать, и все извратит. Но впрочем, Люсьен не дурак. Он умеет слышать и то, о чем молчат. Боже милостивый, помоги мне сделать то, что я должен, и только бы он выслушал меня внимательно.
Кэт накинула одеяло себе на плечи, собираясь провести еще одну бессонную ночь у постели Люсьена.
В последнее время он был спокоен и все время спал. Мойна сказала ей, что днем, когда он не спит, то пребывает в полном сознании, и это радовало и беспокоило старуху, которая сказала ей, что боится, как бы его вскоре не выставили из дому.
Нынешняя ночь, сказала ей Мойна, будет последней, когда ей придется дежурить у его постели. Кэт обрадовалась этому, и не только оттого, что сможет наконец выспаться. Она боялась слишком привязаться к этому человеку, который даже не замечал ее присутствия.
Люсьен Тремэйн своей беспомощностью чем-то напоминал ей Нодди, и эта беззащитность тронула ее сердце — хотя она полагала, что в ней давно умерли подобные чувства. И от этого она еще меньше желала связывать себя с обитателями Тремэйн-Корта. Ей предстоит покинуть усадьбу, как только она перестанет быть нужной Нодди.
— И Эдмунду, — с чувством призналась Кэт сама себе. — Он помог мне подняться, когда я была на самом краю пропасти, и я не могу презирать его за его слабость. А тут еще этот незаконнорожденный со своими переживаниями по поводу матери и «дорогой Мелани». И больше всего в этой истории мне жаль старика.
Она насмешливо фыркнула.
— Совершенно очевидно, что нет никакой справедливости в этом мире. Богатые имеют власть, а бедные вынуждены исполнять все их прихоти. — Она вдруг настороженно обернулась к двери. — А это еще что?
Снаружи послышалось легкое царапанье, словно кто-то пытался повернуть ручку ее двери. Кэт замерла от ужаса, хотя прекрасно знала, что замок заперт. Было лишь одно условие, на котором она настояла, переехав в Тремэйн-Корт: в ее дверь врежут замок и ключ будет только у нее. У Эдмунда Тремэйна хватило великодушия не требовать объяснения.
Дождавшись, когда звук шагов удалился, Кэт сама неслышно отперла замок и выглянула в коридор.
— Что это? — еле слышно прошептала она. — Уж не наша ли это миссис святоша почти нагишом крадется по коридору со свечкой? Что это вы опять заявились сюда в такое время? Тот рослый молодой лакей удрал уже две недели назад. Или вы так скоро успели найти новую жертву?
Кэт отпрянула в комнату, увидев, что хозяйка остановилась у третьей двери и собирается оглянуться. А когда Кэт отважилась снова выглянуть, она заметила, как мелькнул подол ночной рубашки в дверях комнаты, где спал Люсьен.
Она почувствовала, как ее лицо стягивает та непроницаемая маска, к которой она так привыкла за последнее время.
— Эта сука готова сношаться даже с трупом, если под рукой больше никого нет.
Она понаблюдала еще несколько минут, гадая, вышвырнет ее Люсьен или нет, однако дверь оставалась закрытой.
— Ага, отлично, — разочарованно пробормотала она, запирая дверь, — стало быть, джентльмен решил принять посетительницу. И если он затянет ее к себе в постель, она не будет жаловаться. Его, конечно, можно пожалеть, но вода в сообщающихся сосудах всегда на одном уровне — даже если это вода грязная.
Она снова улеглась, не в силах побороть необъяснимую грусть.
— И чего я так беспокоюсь? Мне-то что за дело, пусть себе трахаются хоть ночь напролет. — Кэт невольно отвернулась к стенке и натянула одеяло на голову. — Только пусть при этом не очень вопят от счастья.
Снова он грезил, и грезы его были темные, мрачные: о войне, о Гарте, о тех ужасных неделях после ранения.
В других грезах он постоянно бежал домой, ни на шаг не приближаясь. Эти были самыми тяжелыми. Он тратил последние силы, пытаясь объяснить эти видения Мойне, но безуспешно. Она лишь вливала ему в рот очередную порцию лекарства.
